По мотивам недавних разговоров. Леонид Андреев, русский писатель начала прошлого века. В 1906 году у него родился сын, но жена вскоре умерла от родильной горячки. Цитирую найденное в сети: убитый горем отец, возложив всю вину в смерти любимой жены на новорожденного сына, оставил его на попечение тещи, которая увезла мальчика в Москву, и он воспитывался в семье сестры своей матери Елизаветы Михайловны Добровой.
Сам Андреев остался со старшим сыном в Берлине, а после, во времена бедствий, переместился в Финляндию; женился повторно, родил еще детей, а вот бедного этого второго сына завиноватил и знать не хотел. Сын Даниил много болел в детстве, чуть не умер, пережил обе мировые войны и побывал в лагерях. Ну, не умер, хотя и мог бы вполне, не окажись там любящих родственников, которым было жалко сиротку. Скажите честно, а если бы и умер, а если бы и в приюте, то кого бы это волновало? Подумаешь, Андреев, он ведь не тыжемать. И вообще, кто там его читал, кого волнуют эти его иуды-искариоты и революционеры?
У нас наконец-то началось цветение, медленно и неохотно. И холодно, и дождь, в основном. Дэвид любит наблюдать за погодой, он даже в детстве хотел стать метеорологом (но не получилось, к лучшему или нет - неизвестно, на мой прагматический взгляд, метеорология такая же профессия ни о чем, как и маркетинг. С другой стороны, любая профессия, за которую кто-то готов платить, нужна и востребована). В общем, он сравнивает сводки, читает исторические материалы, и информирует меня. За эту зиму у нас было всего пять (ПЯТЬ!) солнечных дней. При том, что Сиэттл имеет подмоченную дождем репутацию, это беспрецедентный ужас и мрак. Обычно гораздо лучше и теплее. Фейсбук тоже постоянно подсовывает воспоминания то год назад, то пять, то семь. И там везде солнце, нарциссы и прочие цветущие сады. Как я устала от холода и дождя!
А это моя готическая клумба под елками. Череп куплен в уцененке к Хэллоуину; он оказался гипсовым и от дождя весь размок - я решила оставить его разваливаться на улице, так он там и остался.
Слава богу, что все прошло спокойно. Но лично мне кажется, что митингующие (и вообще литературно ориентированные жжисты), как и декабристы, страшно далеки от народа. Ну да ладно, кончилось все совсем не так, как для декабристов, и то хорошо.
Любит народ позагоняться на тему свободы. Типа, мы свободны ото всех и ото вся, отойдите от меня, вы вторгаетесь в мою свободу. А с моей точки зрения, человек - животное стадное, селится колониями, ну, вроде как тараканы. Какая нафиг может быть свобода у вида, для которого одиночная камера является одним из худших наказаний? Да-да, я знаю, загнанные домохозяйки, молодые мамочки и офисные работники временами вздыхают - мол, посадите меня на год в одиночную камеру, я хоть отдохну от всех. На это я скажу - вы, товарищи, просто устали, а об одиночной камере вы имеете такие же радужные и нереалистичные представления, как царь Мидас имел о золоте. Нету ее, абсолютной свободы. Есть свобода не делать то, чего делать не хочешь и не быть с тем, с кем не хочешь - и то не всегда. А все остальное - высокопарное краснобайство. А если и есть такие, кому свобода действительно всего дороже, то те не сидят в ЖЖ, а пребывают в отшельничестве где-то, и потомства не оставляют, и, наверное, это правильно.
Я мало знаю об истории своей семьи, не знаю большинства имен и отчеств. Но вот это, скорее всего, мой дядя Маркус (бабушкин брат).
Баришпольский Марк Иосифович
(варианты фамилии: Боришпольский, Брышпольский; варианты имени: Маркус) Родился в 1896 г., г.Киев; социал-демократ; Проживал: Киев. Арестован 11 января 1924 г. Приговорен: ОСО КолОГПУ 16 мая 1924 г., обв.: 62, 72. Приговор: 3 года заключения в Соловецкий лагерь, с середины 1925 Верхнеуральский политизолятор, в 1927 получил 3 года ссылки в Йошкар-Олу, затем Кустанай.
Недаром бабушка не хотела рассказывать ни о чем - хотя и жаль, видимо, было о чем рассказывать и чего бояться. Я его очень любила, хотя и редко видела. Он всегда приносил подарки, водил меня гулять и мы разговаривали об интересном. У него слезились глаза, а когда я спрашивала, почему, то он отвечал, что видел слишком много печалей.
Подкрашивала вчера ресницы перед работой (чаще всего я не успеваю это сделать, но вчера у меня было пять минут лишних), и вдруг всплыло в памяти резко, с картинками. Мать собирается на работу. Красит глаза. Год? Не скажу точно, любой, вплоть до 1982. В 82м я поехала поступать в институт и узнала о существовании жидкой туши для ресниц в цилиндрических тюбиках. Тушь имела странное название "брасматик". С тех пор я старалась покупать только такую тушь, если позволяли финансы, конечно. Итак, мать красит глаза. У нее есть маленькое прямоугольное зеркальце, в которое она смотрится. Зеркальце маленькое, но его хватает на то, чтобы рассмотреть один глаз в нужный момент. Кроме зеркальца, на столе лежит коробочка с тушью и коробок спичек. Мать и отец курят, каждый выкуривает около пачки в день. Прикуривают спичками - доступных по цене зажигалок нет еще и в помине. Курят они где попало, нести использованные спички к мусорному ведру им лень, и обожженные спички засовываются в тот же коробок, с обратной стороны. В любом спичечном коробке со спинки всегда торчит несколько обожженных спичек. Мать достает одну такую спичку из коробка. Трет ее кончик между пальцами - и согнутый обожженный край осыпается на стол. Точнее - на зеркальце, потому что мать трет спичку именно над ним. Не над зеркальной, а над матовой стороной. Там, на матовой стороне, есть черное пятно. От спички стается заостренный колышек, похожий на заточеный карандаш, только вместо грифеля - острый черный конец. Мать плюет на черное пятно и начинает возить по нему колышком спички. Заталкивает туда же обгорелую сажу. Макает тщательно в полученную кашицу кончик обожженной спички. Подводит этой спичкой линию по краю век. Потом берет коробочку с тушью и плюет на черный брусок. Размазывает плевок щеточкой. Проводит щеточкой по ресницам... Всего каких-то двадцать лет назад..
