Помню - мать орет на меня: "Надоело! Не могу больше это терпеть! Не нужна мне такая дочь! Собирайся в детдом!"
Мне лет одиннадцать, наверное. Могла бы быть и поумнее. Скольким девочкам моего возраста матери в семидесятых годах орали такое? Да не счесть. Сколько девочек сворачивали в карманах фигу и думали - "Ори, ори, проорешься и успокоишься"? Я лично знаю довольно многих. Что мешало мне думать так же? Не знаю. Я думаю, что во мне с раннего детства укоренилось понятие, что меня любят только условно, только если я - хорошая девочка, а поскольку я девочка плохая и очень плохая, то мне приходится притворяться всю свою жизнь. Иногда я устаю притворяться, и тогда, по словам матери, мое говно выплывает наружу, и она ненавидит меня.
Я иду к шкафу. У меня там есть полочка, на ней лежат все мои кофточки. Может, пять-шесть, а может - семь-восемь, я точно не помню. Есть еще ящик с трусами, но трусы - это отдельная песня, они белые, Х/Б, до пояса, и с ними столько связано всякого негатива, что память отключается, не хочет этого помнить, хз, сколько у меня было этих трусов.
Я смотрю на кофточки и совершенно серьезно задаюсь вопросом - а имею ли я право взять их с собой в детдом? Родители купили их мне на свои деньги, то есть, они не мои, а родительские. Наверное, раз уж родители от меня отказываются, я должна оставить все, что они купили, им. Это не мое. Дадут же мне в детдоме какую-то одежду? Серенький халатик какой-нибудь, как у всех? Стою и вспоминаю какую-то газетную статейку про сирот, как они жалуются, что все у них одинаковое, интернатское. Ну, то есть, дают что-то, голой не буду. Ну, буду интернатская, как все. Подумаешь, делов-то. Хоть в чем-то буду, как все. Лучше убогая принадлежность, чем никакая. Во всяком случае, в одиннадцать лет.
Я, кстати, не помню, чем кончилась эта истерика. Наверное, опять слишком травматично для того, чтобы помнить - какое-нибудь стояние на коленях и целование грязных материных пяток с неискренним "Мамочка, дорогая, прости пожалуйста, я больше так не буду никогда". Неискренним - потому что я не знаю, как это "Так". Я не знаю, что я сделала, кроме как была сама собой. Видимо, "Так" означает быть кем-то другим. Я этого не умею. Поэтому и неискренне.
Кстати, а где был во время всех этих истерик мой идеальный папа? А хз. В моих воспоминаниях он в эти моменты как-то очень удобно отсутствует вообще. Вот прямо всегда. И не спросишь ведь уже, не у кого спросить. Умерли все, и только я не могу успокоиться никак. Ни ладу, ни толку, а живет эта боль, и терапию пережила, и медитации, и вроде я научилась с ней жить, спать вот только мешает, зараза.